ФБ закончилась...

[Fool-Moon]

В этом году я честно прохалявила всю битву. Так что тащу то немногое, что есть)


Название: Погиб поэт
Автор:  Fool Moon
Бета: fandom Life 2015
Размер: драббл, 819 слов
Канон: "Русская литература и литераторы"
Персонажи: Александр Пушкин и другие
Категория: джен, слэш
Жанр: юмор, хулиганство
Рейтинг: G


— Погиб поэт! — невольник чести — пал, оклеветанный молвой…— Александр, сидящий за крепко сколоченным деревянным столом, поднес лучину ближе к лежащему перед ним листку бумаги, исписанному быстрым порывистым почерком. Лучина чадила и нещадно коптила.

Он прочувствованно вздохнул, налил себе еще полчарки полугара, выпил и занюхал рукавом.

— Вот же, шельмец, как пишет, а? — Александр смачно хрупнул соленым огурцом и поглядел на возящуюся у печки старушку. В избушке было темно и пахло сушащимися грибами, травами, медом да томящейся в котелке кашей.

От прожитых лет и волнений старушка совсем почернела и высохла. И была теперь даже меньше, чем Александр помнил из детства.

— Кушай, Сашенька, кушай, — проговорила она, достав из печки ухватом горшок. — Я вот тебе кашки сварила, как ты любишь…

— Выпей, няня! — Александр налил себе еще и, плеснув в соседнюю кружку, толкнул ее по столу к старушке. — Чай не каждый день могилы-то копать приходится!

— Тьфу на тебя три раза! — водрузив тяжелый горшок на стол и поставив ухват у печи, всплеснула та руками. А потом перекрестилась и, выдохнув, опрокинула в себя кружку. — Ох, хороша! Ты, Сашка, совсем про няньку не думаешь… Стара я уже по кладбищам шастать с мертвую-то водою. Хозяевам на смех! Я как к ворону пришла просить, такого понаслушалась… Ты огурчик-то кушай, кушай. Я сама солила…

Александр послушно взял из миски еще один огурец и снова принялся читать список стихотворения некого Лермонтова, юного таланта, который успел снискать себе славу на его смерти.

— Зато видишь, няня, как меня все любят! — усмехнулся он. — Всего только и стоило, что из-за Наташки пойти стреляться.

— Дура твоя Наташка, — буркнула Арина Радионовна. — Я тебе когда говорила на этой пигалице не жениться! Ничего про нее хорошего ни в зеркале, ни на бобах не видела. Вон в Лукоморье-то какие девки были! Любую бери. Но нет, в гостиных они, вишь, теряются, да говорить по-хранцузски складно не могут. Зато четверых детёв без отца оставить твоя Наташка сдюжила, — няня сплюнула и плеснула себе еще.

— Дети — это да, — печально вздохнул Пушкин. — Я ж думал, грешным делом, подрастут — попрошу тебя их в Лукоморье взять. Кощея бы им показал, Черномора, кота ученого опять же. А теперь что?

Он встал и, обойдя сколоченный из грубых досок стол, подошел к котелку с кашей.

— Теперь сам туда отправишься, — Арина Родионовна вздохнула. — Завтра, как проснешси, я тебя и провожу. К Русалке только не лезь больше. Черномор до сих пор ругается, говорит: «Что за внука ты, Яга, привела, что от него девки по деревьям удирают?»

Пушкин рассмеялся.

— Зато какой образ получился! — он ласково улыбнулся няне. Ворчала она совсем так же, как когда маленький Саша отказывался вечерами ложиться спать без ее сказки.


А может, все было совсем не так…

— Погиб поэт! — невольник чести — пал, оклеветанный молвой…— Александр, уютно растянувшийся на постели, поднес свечу ближе к листку бумаги, исписанному быстрым порывистым почерком и рассмеялся. — Вот, Жорж, не успел я умереть, а про меня уже стихи пишут. Плачут все, переживают…

— Дай-ка, — стоящий у постели одетый в полосатый халат мужчина с щегольскими усиками, протянул руку к листу.

Александр протянул ему стихотворение.

— Смотри-ка, и про меня есть, — ухмыльнулся Жорж и процитировал: — Его убийца хладнокровно Навел удар... спасенья нет: пустое сердце бьется ровно, в руке не дрогнул пистолет…

— Вот! — Александр обличительно ткнул в молодого человека пальцем. — Сердца у тебя нет. Я тебе всегда говорил.

Тот покачал головой и, присев на постель, потрепал поэта по буйным кудрям:

— У меня, Саша, может, сердца нет, а у тебя — совести.

— Молчи уж, Жорж! — Пушкин перегнулся через него, чтобы налить вина из стоящей у кровати бутылки. — Кто к моей жене клинья подбивал, да так, что пришлось тобой стреляться?

Дантес недовольно фыркнул и, отобрав у него бутылку, сделал пару глотков.

— Ты лучше вспомни, кто мне рассказывал, как его тяготит семейная жизнь, и жаловался на то, что скоро станет заметно, что не стареет.

Александр поморщился.

— Но в живот, Жорж… Я два дня мучился. А потом еще и очнулся в могиле…

— Из которой я тебя сразу же и вытащил, — тут же уточнил Дантес. — Думаешь, легко было мимо твоих убитых горем почитателей пробраться? Я же… — он снова заглянул в листок, - На ловлю счастья и чинов заброшен к вам по воле рока…

— Что, обидно? — Пушкин заглянул Дантесу в лицо.

— Да как всегда, — поморщился тот. — Все самое лучше всегда тебе. И в Италии в XIV веке, и в Шотландии в XVIII. Уж про Англию XVII-го я вообще молчу.

— Что делать… — Поэт пожал плечами. — Зато я тебя люблю. И на пару десятилетий совершенно свободен, — он усмехнулся. — А ты мне еще должен за прострелянный живот.

— Знал бы, что ты будешь столько ворчать, взял бы на дуэль меч и снес бы твою бестолковую голову. А то у него что ни век — новая большая любовь и новая счастливая жизнь. А для меня — пара свободных десятилетий…

— Не ворчи, — Пушкин погладил Дантеса по плечу и, повалив на кровать, добавил. — В следующий раз обещаю: если надумаю жениться, буду любить ее исключительно как рыцарь — Прекрасную Даму.

— И никаких четверых детей? — улыбнулся Дантес.

— Да! — Пушкин сверкнул глазами. — И имя себе возьму поинтереснее… Чтобы звучало. Как тебе «Александр Блок»?


Название: Кто кончил жизнь трагически, тот — истинный поэт
Автор:  Fool Moon
Бета: fandom Life 2015
Размер: мини, 1249 слов
Канон: русская история и литература; "Посмотри в глаза чудовищ" М. Успенский, Н. Лазарчук
Персонажи: Сергей Есенин, Николай Гумилев
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: R
Краткое содержание: Николай Степанович Гумилев спасает Есенина от верной смерти. И делает ему интересное предложение.
Примечание: Написано по заявке читателей, мечтавших оживить Есенина. Автор брал за основу версию, по которой Есенин был убит представителями спецслужб.

— Этот город не любит поэтов, — Гумилев сложил губы в своей знаменитой кривоватой улыбке. — Сами видите, Сергей Александрович, сперва я, потом вы… Надо ли говорить, что Александр Сергеевич Пушкин тоже окончил свои дни в городе на Неве?

Он задумчиво оглядел уставленный антикварной мебелью номер 5 в гостинице «Интернационал», бывшей когда-то на его памяти «Англетером».

Есенин сидел на тахте, переводя дух, и держался за шею, где у него вспух жутковатый бордовый шрам. Та самая странгуляционная борозда — след от веревки, характерный для всех висельников. В левой руке он держал жесткий провод, на котором несколько минут назад его пытались повесить. Провод еще хранил следы запекшейся крови. А кожа на шее Есенина сошла неровными клоками, протерлась и выглядела довольно отвратно. Как, впрочем, и коричневая лужица пахнущая водкой и недавно съеденными огурцами, в которой плавали куски пережеванного хлеба, мяса и квашеной капусты.

Николай Степанович Гумилев, надо сказать, обозревал все это великолепие совершенно равнодушно. И рассуждал. О роли поэта в мире и в обществе, о деле спасения человечества и прочих приятных вещах.

Есенин кивал в такт, вслушиваясь в успокаивающее журчание чужой речи. Кивать, правда, было больно, поэтому получалось только дергать подбородком в нужных местах да крутить веревку, иногда скашивая взгляд на намертво сведенную правую руку.

Еще не прошло и получаса с тех пор, как он, задыхаясь и кашляя, судорожно цеплялся этой рукой за трубу центрального отопления, крепко обжигая ладонь. С опухшим от прилившей крови лицом он дергался в петле, болтая ногами, силясь оттолкнуть от себя того, кто тянул его вниз, к смерти. В глазах темнело, а к горлу подкатывала рвота. И рука, обожженная, раскрасневшаяся, намертво вцепившаяся в раскаленный металл, была единственным его шансом на жизнь. Призрачным, почти нереальным шансом. Есенин хрипел, из последних сил сглатывая кислую слюну, и надеялся на чудо.

Один раз оно все-таки произошло, когда он мыском лакированной туфли заехал своему убийце промеж глаз. Тот взвыл и выругался, закрутившись на месте. Второй, тот, что подтягивал веревку к потолку, засуетился. Ослабив на мгновение хватку, он кинулся к товарищу. И это дало возможность сделать один судорожный вдох. Один вдох… Как, по сути, мало надо человеку — прожить на мгновение больше. Растянуть свою пытку еще немного… Есенин, крепче вцепившись в трубу, выровнялся и вдохнул еще немного воздуха, пахнущего паленой кожей.

И тут же рывок! Его ноги поехали вниз, голова — вверх. Он зашелся в приступе панического кашля, чувствуя, что еще немного — и все. Они не повесят его. Просто оторвут голову. Кажется, Есенин мог даже услышать, как с влажным глухим звуком рвется кожа на шее. И, прежде чем потерять сознание, он представил себе, каким его найдут. Болтающимся в петле, захлебнувшимся собственной рвотой, с почерневшим лицом и откушенным языком. Штаны будут мокрыми от мочи или от семени, а рука, обожженная до пузырей, все также будет держать чертову трубу… Хорош поэт! Нечего сказать. Потом наверняка скажут, что «допился», что «водился с неподходящей компанией», «был должен денег»… Да мало ли! Даже про Пушкина и то сказали. А где Пушкин, и где он — простой деревенский паренек Сережа Есенин.

И вдруг все кончилось. Давление веревки вдруг ослабло. И Есенин полетел вниз, пребольно приложившись ногой о чертову стоящую у трубы тумбочку. Убийцы, два безликих товарища в серых костюмах, таращились на стоящего в номере человека. Тот держал между пальцами медную монету и молчал. Наконец, словно решив что-то, подошел к окну и, распахнув его, бросил монетку на улицу. Он блеснула яркой звездочкой в неровном свете утреннего солнца и полетела куда-то вниз. На не счищенный снег мостовой. Когда оба его убийцы беспрекословно сиганули следом, Есенин был готов закричать. Но вместо этого только облевал стол и ковер. Заодно досталось и брюкам. Он попытался было прикрыть рот ладонью, но рука не двигалась. И от этого рвота, кажется, стала только сильнее. Сколько его, сидящего в нелепой позе на тумбочке с веревкой на шее, полоскало, он не знал. Наконец нежданный спаситель подошел к нему, брезгливо обойдя по краю остро пахнущую алкоголем лужу, и профессиональным движением запрокинул его голову, проверяя реакцию зрачков на свет.

— Живой, значит. Успели, — удовлетворенно кивнул он и помог Есенину сесть на тахту.

— Вас же еще в двадцать первом… — было первое, что проговорил тот, немного отдышавшись и осушив стакан воды, любезно поданной ему человеком, в котором он без труда узнал Николая Гумилева, поэта, расстрелянного за участие в заговоре.

— Меня хоть за дело, — усмехнулся Гумилев. — Вас же — вообще по глупости. Ну, скажите на милость, Сергей Александрович, к чему были все эти пьяные дебоши? Неужели жить надоело?

Есенин покачал головой, болезненно морщась и явственно припоминая бьющие тело предсмертные судороги. А еще столовый нож, который он умудрился засадить в руку одному из убийц. Тот взрезал кожу, словно масло, легко прошел дальше, споткнувшись только о что-то жесткое, и соскользнул. Что бы он ни думал раньше, теперь Есенин прекрасно понимал, что жить ему не надоело. И надоест еще очень нескоро.

— А, впрочем, умереть вам, любезный друг мой, все равно придется, — добавил Гумилев и закурил, достав сигарету из диковинного серебряного портсигара с монограммой W на крышке.

— Кто вы? — снова спросил Есенин.

— Я? — усмехнулся Гумилев. — Я, дорогой мой Сергей Александрович, часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо.

— Дьявол? — Есенин вытаращил глаза и закашлялся, радуясь тому, что блевать ему больше нечем.

— Ну, полноте, гражданин советский поэт. Кто в наше просвещенное время верит в бога и дьявола? — фыркнул Гумилев, продолжая невозмутимо покуривать. — Впрочем, предложение у меня для вас есть. Контракт, если хотите. Кровью можете не подписывать. Не надо этого дешевого пафоса. Но вот поработать придется… Не зря же я тут сейчас отправил в небытие двух славных представителей ОГПУ.

— Что за контракт? — выдохнул Есенин, чувствуя, как холодеет в груди. Даже обожженная правая рука, кажется, стала ныть чуть меньше. — Что вы хотите? Душу?

Гумилев рассмеялся.

— И душу, и тело. И преданность общему делу. Вы, уважаемый Сергей Александрович, теперь исчезнете для мира и поэзии, но сможете проявить себя на ином поприще. Вас вербует, это ведь так теперь говорят? — поднял он взгляд на Есенина, и тот снова дернул подбородком. — Вас вербует секретная организация Пятый Рим. Собрание людей, не чуждых забытым тайным искусствам. И, если вы пройдете обучение, приобщитесь к ним и сами. Мы не обещаем вам признание, зато дарим бессмертие. Несколько отличное от того, что снискал себе почивший в этом городе Александр Сергеевич…

Гумилев перевел дух и снова взглянул на Есенина.

— Согласны ли вы?

— Согласен, — тот выпустил из рук шнур, едва не ставший причиной его смерти и с трудом, опираясь здоровой ладонью на кушетку, поднялся. — Я согласен.

Гумилев одобрительно кивнул.

— Ну вот и прекрасно. Надевайте ваше пальто и идемте. На улице нынче морозно.

Холл гостиницы они миновали в полном молчании. Гумилев вел Есенина под руку, помогая тому удержаться на ногах, того ощутимо потряхивало, и он то и дело зябко передергивал плечами. Рука его так и не отошла, и он держал ее у груди, словно загипсованную. На улице сновали люди, бегала милиция. Два трупа с пробитыми головами лежали на красном от крови снегу. Череп одного из несостоявшихся убийц Есенина был разбит, раскроен точно спелый плод. И между жестких от замерзшей крови волос проглядывали кусочки кости и какая-то светлая мякоть.

Есенин судорожно сжал поврежденную руку и отвернулся. Гумилев продолжил идти вперед. Их словно не замечали. Люди уступали им дорогу, но их взгляды скользили мимо. И сейчас Есенин был этому только рад. Наконец они вышли на улицу и сели в стоящий у обочины автомобиль. Кажется, немецкой марки.

— Куда мы едем? — только тут поинтересовался Есенин, с беспокойством глядя на подъезжающие к гостинице воронки.

— К Якову Вилимовичу Брюсу, — ответил Гумилев. — Это наш колдун и многознатец. Подлатает вас да объяснит все толком. А потом нам с вами предстоят великие дела. Будем бороться против Красных магов и дожидаться урочного часа…