– Дягиля в этом году много, – довольно проговорил Валентин, правя своей лодочкой по заросшему озерцу, которое с каждым годом все больше напоминало болотце.

Очередная охапка сладко пахнущих стеблей упала в лодку. Анжелика чуть отодвинула от них свои босые ноги и продолжила плести венок из лежащих рядом с ней озерных лилий и кувшинок.

– Когда я продам его монахиням, куплю тебе пряник на ярмарке, хочешь? – Валентин выжидательно уставился на Анжелику. Та едва заметно улыбнулась и, пожав плечами, продолжила свое занятие.

– Мне сшили новый костюм! – Валентин устал ждать ответа и сменил тему, раздуваясь от гордости. – На свадьбе в деревне я буду наряднее жениха. Ты со мной потанцуешь?

Анжелика вплела в венок кувшинку и подняла на Валентина взгляд:

– Сорвешь мне еще три лилии?

Тот молча кивнул, тяжко вздохнув. Он совсем не понимал, что надо этой девчонке! Все его подарки и ухаживания она встречала с полным безразличием, а ведь он знал, что больше некому покупать ей пряники, дарить заколки и ленты. Он даже платок ей купил на ярмарке! Она приняла его с милой улыбкой – и все! Все равно она знается с этим оборванцем Николя. Валентин насупился и, резковато дернув, вытащил из воды длинный стебель кувшинки.

Анжелика приняла цветок и благодарно улыбнулась, Валентин, кажется, оттаял. А она, вплетая в венок последнюю кувшинку, размышляла о том, что пряники и платки – это, конечно, хорошо. Но с Николя ей гораздо веселее.

– А Белая дама точно придет? – робко спросила Мадлон, кутаясь в одеяло и переступая босыми ногами по холодным плитам пола.

Дети были в одном из переходов замка, ведших в закрытое крыло. Из давно разбитых окон дуло, и на полу лежали небольшие сугробы. Факел, который держала Анжелика, то и дело принимался чадить и дрожать.

– Это все сказки для малышей! – возмущенно прошипела стоящая рядом Ортанс. – Фантина нас хватится!

– Не дрейфь, сестричка, – улыбнулся долговязый Жослен. Он обозрел своих сбившихся в стайку маленьких сестер, словно пастух стадо овец. В длинных светлых рубашках и ветхих чепчиках, укутанные в шали и одеяла, они уморительно таращились в темноту, силясь рассмотреть привидение. Даже упрямица Ортанс нет-нет да и выглядывала из-за плеча Анжелики, которая, конечно же, решительно вышла вперед.

– А вы знаете, почему Белая дама является здесь? – спросил Жослен таинственным шепотом.

– Наверное, ей скучно и одиноко? – голосок Мадлон дрожал.

– Она кого-то убила? – предположила Анжелика.
Ортанс промолчала, старательно делая вид, что ей нет до всего этого никакого дела.

– Здесь спрятаны ее сокровища! – прочувствованно провыл Жослен. – Уже много поколений баронов де Сансе пытаются проникнуть в ее тайну, но тщетно!

– Наверное, они неправильно с ней разговаривают… – Анжелика повернулась к брату и похлопала длинными ресницами.

– Думаешь, ты разгадаешь ее тайну, маленькая Маркиза Ангелов? – рассмеялся Жослен.

– Ну я не собираюсь визжать и убегать при ее появлении, – Анжелика решительно выпятила подбородок и перехватила факел удобнее. – Мы найдем сокровище, и папа сможет отправить вас с Гонтраном и Раймоном в колледж!

– Не говори глупостей, сестра! – Ортанс презрительно фыркнула, а Жослен вздохнул:

– Милое дитя…

– Ты не веришь, что я ее уговорю, да, Жослен? – Анжелика снова перехватила факел. Он был тяжелым, да и ноги у нее совсем окоченели.

– Не в том дело, малышка, – весело улыбнулся Жослен. – Я просто не хочу возвращаться к иезуитам. Я же говорил тебе, что уплыву в Америки, помнишь? Это Раймон у нас мечтает выбрить тонзуру. Мне же хорошо и без божьей благодати в виде лысины на моей голове!

– Ты богохульствуешь, Жослен! – прошипела Отранс.

– А ты с каких это пор стала верной богомолкой, сестренка?

– Там кто-то есть! – Мадлон дрожащей рукой указала вперед. И действительно, к ним по коридору приближался светлый силуэт, который, кажется, медленно плыл в воздухе.

Мадлон, взвизгнув, попятилась, прячась за спину Жослена, Ортанс вцепилась пальцами в одеяло и замерла, а Анжелика сделала шаг вперед.

– Госпожа Белая Дама… – начала она.

– Вы что здесь делаете в этот час?! – раздался полный возмущения голос Раймона. И он приблизился к ним. Тощий, высокий, в белой рубахе и ночном колпаке. В руках он сжимал какую-то книгу.

– Жослен! Ты снова рассказываешь сестренкам страшные сказки?! Завтра они простудятся, и отец тебя убьет.

– Да полно тебе, брат! Как будто сам в их возрасте не искал по коридорам Белую Даму?

– Но сейчас зима, Жослен…

– Значит, нет никакой Дамы? – полным грусти голосом спросила Анжелика.

– Я ее ни разу не встречал, – проговорил Раймон, подталкивая девочек в сторону жилых комнат.

– И никакого сокровища? – Плечики Анжелики поникли. – А я так мечтала, что ты снова сможешь учиться. И стать священником… И мы сможем купить немного красивой одежды. И пряников для малыша Дэни…

– Не расстраивайся, малышка, – тепло улыбнулся Раймон. – Однажды ты обязательно добудешь для нас сокровище.

– Правда? – глаза Анжелики широко раскрылись, и она улыбнулась.

– Обещаю.

Зимой в Нельской башне было темно и холодно. И слышно, как по полу пробегают откормленные крысы. Комната, в которой Анжелика жила с детьми и Николя, пропахла свечным салом и тухлым мясом. Запах шел от чадящих ламп и плохо выделанных шкур, которыми была завалена кровать. Еще иногда пахло кислым молоком и чем-то прогорклым – раздобыть нормальной еды получалось не всегда. Даже главарю шайки разбойников зимой в Париже приходилось туго.

Но вот зима осталась позади, и Анжелика наконец распахнула плотные грубо сколоченные ставни, которыми были закрыты окна, чтобы впустить в комнату побольше свежего воздуха. Она вооружилась ведрами с горячей водой и твердо вознамерилась вымыть и выстирать все, что попадется под руки. Яркое весеннее солнышко грело и вселяло надежду на то, что все несчастья наконец позади. Что дальше все будет гораздо лучше. И этой надеждой Анжелике ужасно хотелось поделиться с миром. Порадовать всех и каждого. Но, в первую очередь, конечно, ей хотелось порадовать детей. Она уже мечтала о том, как устроит им сегодня горячую ванную, которой не баловала их так долго, опасаясь простудить.

– Маркиза! Внизу говорят, ты снова чеканулась! – в комнату вошел широко ухмыляющийся Николя, на ходу снимая жутковатую личину Каламбредена. – Флико забился в угол, сказал, ты его вымыть грозишься.

– Стой ты! – Анжелика, которая как раз домывала в деревянном корыте крошку-Кантора, так и замерла с поднятой намыленной тряпицей в руке. – Сапоги сними, грязнуля. Не видишь разве, здесь чистый пол!

– Все, стою-стою! – Николя обезоруживающе улыбнулся, отчего его лицо, покрытое остатками грима, показалось еще грязнее. – Не бей меня своей страшной тряпкой, Маркиза!

– Сапоги! – Анжелика требовательно указала на его обувь и тут же принялась намыливать Кантору голову. Тот снова захныкал, хотя до этого с интересом наблюдал за взрослыми.

– И одежду свою снимай. – Анжелика показала рукой на стоящие в углу исходящие паром ведра. – Тебя срочно нужно вымыть.

– Да что за страсть у тебя к ваннам, Маркиза? – проворчал Николя, послушно раздеваясь. – Тебя послушать, так мыться надо чуть ли не каждый день. По мне, купнулся раз в год в Сене – и порядок. Вон, Великий Матье говорит, вредно это – часто мыться. А ты со своей горячей водой никак в могилу меня свести хочешь раньше времени…

Но Анжелика была непреклонна. Так, с ворчанием и пререканиями, все трое мужчин ее странного семейства были наконец вымыты, расчесаны и переодеты в чистое. Выгнав их вниз, где они были встречены дружным гоготом приятелей, она и сама приняла ванну. Вода, правда, почти остыла, но греть новую не хотелось, и Анжелика, немного поплескавшись, вымыла голову, весело жмурясь под лучами все еще заглядывающего в окно солнышка.

Для Николя этот и следующие дни запомнились каким-то совершенно особенным теплым счастьем, наполнившим внезапно Нельскую башню. Вся его банда, тоже с ворчанием и препираниями, была отмыта дочиста. Мальчишки-карманники щеголяли в чистой одежде и как никогда напоминали прогуливающих уроки школяров. Что, надо сказать, довольно заметно увеличивало их выручку. В большом зале, где всю зиму пахло квашеной капустой да не слишком свежим мясом и дешевой брагой, теперь витали ароматы жареной курицы и свежего хлеба. Странное дело, наверное, впервые в Париже Николя почувствовал себя дома. Словно вернулся ненадолго в Монтелу, в беззаботное детство, проведенное в компании Анжелики и ватаги деревенских мальчишек. Сейчас у него ватага, пожалуй, была посолиднее. Но и они, так же как те сопливые деревенские детки, заглядывали в рот Маркизе Ангелов. А Анжелика, не стесняясь, пользовалась своим положением, заставляя их соблюдать чистоту и трудиться по хозяйству. После зимы, которую она провела почти в забытьи, горюя по своему хромому колдуну, это было странно и неожиданно. Но очень радостно.

Николя запомнил, как однажды воскресным днем он, Анжелика и двое ее сыновей отправились на Новый мост. Но не как банда карманников, а как добропорядочное семейство буржуа. На Анжелике был белый чепчик с кружевами и скромное платье. На плечах лежал платок, прикрывая лиф. Ее хорошенькое гладкое личико казалось совсем юным, и, глядя на то, как она, смеясь, спорит с торговками о цене на тот или иной товар, Николя забывал, что этой женщине пришлось пройти через многое. Забывал, что за свою возможность быть рядом с ней он заплатил жизнью тщедушного монаха, чье цыплячье горло перерезал в какой-то вонючей таверне.

Николя посадил Флоримона себе на плечи и тот, обозревая рынок с высоты, указывал, куда им идти, осыпая плечи и голову Николя крошками от калача, который с удовольствием жевал. Кантор на руках у Анжелики что-то весело лопотал, сучил ножками и тянулся то к одной торговке, то к другой, вызывая всеобщее умиление. Николя смотрел на них и думал: ради того, чтобы Анжелика и дальше улыбалась вот так, он готов на многое. Распустить банду, бросить все к чертям, уехать из Парижа… Пусть они станут скучными добропорядочными буржуа, пусть моются каждый день. Боже, он готов заделать ей еще одного карапуза, если она захочет. Ничего, что они вечно пищат и мешаются под ногами. Только бы она продолжала улыбаться…

Но ему все чаще казалось, что ей ничего этого не нужно. Да, сейчас Анжелика ему улыбается, весело поддразнивает и даже кормит с рук сладкой булкой, но мыслями где-то далеко. Она то и дело задумчиво глядит в сторону Лувра, сильнее прижимая к себе крошку-Кантора. Вряд ли она хочет для своих детей участи честных лавочников. А на большее он, Николя, не способен. От этого почему-то становилось грустно, а в груди разливалась злость. На Анжелику, за то, что она так красива, что Николя не может ее не хотеть. На себя самого – за то, что думает о всякой ерунде. Его роль в этой пьесе – жить беззаботно и весело, вспарывать брюхо унылым буржуа и забирать их кошельки. А потом сдохнуть. Тоже быстро и весело. Чтобы освободить Маркизе место для следующего любовника. Потому что иначе он ее не отпустит. Просто не сможет отпустить.